На главную Рассказы Рассказы из книги «Гностики и фарисеи. Рассказы и повести» – М.: «Художественная литература», 2010, – 448 с.
8

Бродяга

БродягаСветлана Замлелова

 

Товарищ, мы едем далёко,

Подальше от нашей земли…

 

Из песни.

 

***

 

На Руси, по верному и в высшей степени трогательному замечанию А. И. Солженицына, «были мастеровые с ремешками в волосах, сеятели с бородой по пояс, крестьяне на тройках, лихие казаки, вольные бродяги…»

 «Никого! Никого их нет!» – сокрушается Солженицын. И это правда: перевелись бородатые сеятели, исчезли тройки. И только насчёт бродяг, думается, неправ был известный писатель. Неистребима и неисчислима «Русь бродячая»! И не зарастают под ногами бродяг дорожки «от моря до моря, до Киева-города».

Мастеровые, крестьяне и прочие достойные люди обитали, без всякого сомнения, и в других землях. У нас же они имели свой особенный колорит, отличавший их от родственных иноземных сословий. Не отказывая американцам и французам в силе икроножных мышц или неприхотливости желудков, дерзнём предположить, что бродяжничество на Руси явление не социального, но психологического порядка. То, что называется «национальная черта». Чтобы объяснить это, не нужно быть докой психоанализа. Многое само обращает на себя внимание.

Что побуждает к бродяжничеству? Скука? Бунт? Безделье? Впрочем, едва ли одно исключает другое. Бездельник чаще других скучает. Скучающий бездельник вперёд других бунтует.

Скука – отнюдь не продукт безделья. Наивно было бы полагать, что скучают лишь те, кто ничем не занят. Вероятнее даже, что в паре «безделье – скука», скука, будучи особым, мучительным и томящим состоянием души, являет собой первопричину. Вдруг человек сознаёт, что никакая земная вещь не доставляет ему радости, не веселит и не ободряет. Человек снимается с насиженного места, бросается сразу во все стороны, хватается за новое, но ничто не удовлетворяет его сердца. Путешествия, покупки, увлечения – всё это занимает лишь на время. А потом снова всё кажется пустым и неверным. Наступает какой-то паралич души. И в этом состоянии требуется колоссальное напряжение сил, чтобы подвигнуть себя на мизерное, обыденное дело. Накатывают приступы отвращения ко всему вокруг – к людям, всегда казавшимся приятными, к комнате, устроенной по собственному вкусу, к вещам, верно служившим напоминанием о далёких, но милых сердцу днях. А бывает, что для преодоления этого душевного оцепенения избираются занятия самые эксцентрические, из которых бродяжничество и праздность наиболее безобидные. Приедаясь, прежнее сменяется новым, ещё более экстравагантным. И так без конца. Но однажды, встряхнувшись, можно обнаружить в себе перемены неожиданные и разительные. И тогда временная радость сменится скукой горшей.

Как и скука, бунт – состояние души. Но если скука всегда частное дело, бунт – нередко эпидемия. Это похоже на угар, на пьяное, чадное веселье, когда всё идёт кувырком, и никто ни о чём не думает, а все вместе радуются тому, что ветер свистит в ушах, и нагайка нудит руку. Пугачёвы, большевики и прочие бродильщики потому только добивались известного успеха, что умели вогнать в это состояние народную душу, сделав его общим для каждого из огромного множества людей.

Бунты в Европах, как свидетельствует историческая наука, производятся ради закрепления на бумаге известных прав. Русский бунт полыхает себя ради. Все недовольные, не желающие знать над собой чужой воли, сбиваясь вместе, невольно превращаются в наводящую ужас шайку. Множество людей, каждый из которых одержим нестерпимым желанием хотя бы на короткое время ни от кого не зависеть, образуют мощную хаотическую силу. Эта сила пугает, потому что неорганизованна, не имеет никаких определённых целей, и, как следствие, непредсказуема. Единство её зависит только от настроения каждого участника. Покуда всем охота бунтовать, эта сила жива и действует. Но стоит улечься страстям, стоит уняться душе, как вспомнится вдруг отчий дом, привидится ночью семья. Неудержимо вдруг потянет восвояси и сделается неуютно, оттого что брошено хозяйство. И шайка, что вчера наводила ужас на округу, рассыплется в пыль.

Решившись злоупотребить внешней свободой и ощутив вслед за тем вкус беззакония и произвола, человек точно примеряет на себя новые одежды, в которых живётся вольготнее. Но только неисправимые, прирождённые сибариты и забубённые головы окончательно избирают произвол и лихость и отдают предпочтение особому воровскому закону. Люди, действительно пострадавшие от неправды, рано или поздно утихают и стараются вернуться к оседлой жизни, приспосабливаясь так или иначе к тому, что возмущало и будоражило.

Прежде чем вырасти в эпидемию, прежде чем обернуться беспорядочным, и стихийным движением, бунт охватывает каждую отдельную душу. А бывает, что тихий и смирный человек всё молчит и ничего, казалось бы, кроме своего маленького хозяйства не желает знать. Но однажды окружающие, к удивлению своему, угадывают в нём волка в овечьей шкуре. И вот шкура летит прочь, волк скалит зубы, окружающие недоумевают. Но бунт – состояние краткосрочное, отступающее, как болезнь, тающее, как пена. Проходит время, и тихий человек, придавленный совестью, делается ещё тише.

Откуда эти приступы неистовства? От рабской ли привычки жить под пятой или от тоски по невиданной в Европах свободе – каждый пусть принимает, что ему ближе.

Неудивительно, что посягательства на внешнюю свободу толкают к бунту. Впрочем, находились люди беспримерной внутренней свободы, умевшие презреть любое внешнее принуждение. Чего стоят хотя бы мученики за веру. При полной внешней свободе бунт может вспыхнуть как несогласие с общепринятым внутренним рабством. Другими словами, нежелание внешне свободных людей сделаться внутренне свободными, противопоставив себя пошлому и обыденному, заставляет наиболее чутких демонстрировать своё несогласие и самостояние через уход.

Странник и разбойник! Эти эрос и танатос бунта так же органично присущи просторам Руси, как берёза и ёлка.

Не найдя в заботах века сего и следов совершенства, человек бежит из мира, не осенённого Божественной ризой. Его влечёт мир таинственный и непонятный, но вместе с тем обещающий постижение недоступных большинству высот и глубин. Ищет странник то место, где риза Бога касается земли. Ищет – спрашивает у леса, прислушивается к ветру. Ищет, потому что знает, что притронувшемуся к этой ризе открываются богатства неисчислимые и блаженства неизреченные…

Недовольные жизнью и несогласные с государственным тяглом устремлялись когда-то на Дон или Яик. Но всё изменилось, горизонты стали шире, и тех, кто не сумел устроиться дома, влекут теперь другие реки.

Н. С. Лесков, повествуя о бродягах XVII, XVIII и XIX вв., пророчески опасался появления в веке XX бродяг цинических, начинающих свою карьеру прямо с глумления и угроз. И ведь как в воду глядел! XX век стал апофеозом всякого рода шатательства и неблагонадёжности. Элиту бродяг XX столетия составили диссиденты, возродившие моду гнушаться Россией и бегать за границу. Безусловно, были среди них люди честные, которые, однако, честному признанию общей вины, ставшей причиной посыпавшихся затем бед, предпочли жаловаться и канючить. Были даже и такие, которых насильственно, как непрошенных гостей, выдворяли из родной страны. Но под шумок этих изгнаний потянулся за границу целый караван. Мало-помалу диссидентствовать у нас сделалось своего рода игрой, очень привлекательной для людей, которых когда-то называли в народе «шатунами» или «бродячей сволочью». А точнее, для любителей лёгкой наживы или фальшивой славы, сколачивающих на общих неурядицах капитальцы.

Век XXI, охолодивший диссидентствующих и совлёкший с них лавры, явил новый тип бродяг. Это бродяги-глобалисты, новые кочевники, от преизобилия или, наоборот, в поисках лучшего места, шатающиеся по всему белому свету. Они не привязаны ни к какой земле, ни к какому обычаю, они не одержимы борьбой. Им хорошо там, где меньше налогов, и больше пива. Для них то, что приятно, то и свято. Смешиваются народы, смешиваются святыни, остаётся незыблемым только одно – удовольствие. А удовольствие требует забвения и отречения.

Но зачастую человек только кажется сам себе кочевником, способным посвятить жизнь поискам жирных пажитей. Слишком поздно он понимает, что смешон в этом костюме. Угнетённый неправдой и несправедливостью, любит он думать: «Такое может быть только в одной стране мира!..» Эти слова подают утешение и надежду. Выходит, что если возможно на свете беззаконие, то возможно оно только в одной, хоть и жирной, точке на планете. И от него ещё можно укрыться там, где жива справедливость. А всё, что ни творится в чудном обиталище справедливости, само собой, покажется единственно правильным и нужным. И нипочём потом не вытравишь упование на дальние страны и чужие берега! Потому что сильна жажда правды и справедливости, неистребима вера, что где-то, не на небе только, но и здесь, на земле, есть город с перламутровыми вратами, и все алчущие могут прийти и взять воду жизни даром!

Бредут по дорогам Руси странники, тащатся бродяги, мчатся лихие люди. Отчего не сидится им дома? Скучают ли они? Бунтуют ли? Тщатся ли растормошить себя? Или хотят по собственной воле жить, наслаждаясь ощущением того, что все стороны света распахнуты перед ними, как двери собственной спальни?

Да кто они, в самом деле?! Странники-богоискатели? Или разбойники, алчбою гонимые?

Постой, странный человек! Остановись! Поведай свою историю…

 

***

 

В 1996 году некто Павел Романович Курицын, 23-летний житель Подмосковья, покинул своё Отечество с тем, чтобы переселиться в Германию. Зачем он это сделал, объяснять, думается, не стоит. До сих пор в русском народе живы какие-то хилиастические идеи грядущего будто бы Царствия Божия на Земле. И люди, не утруждая себя долгой думкой, тянутся туда, где, по их представлениям, это Царствие уже наступило. Да и мода тогда была такая – эмигрировать.

В 1997 году Пал Романыч воротился домой и с тех пор ни о каких эмиграциях не помышляет.

Проживая в чужих землях, Пал Романыч вёл дневник, где, довольно нерегулярно, записывал свои впечатления и таким образом оставил письменное свидетельство своих похождений. Из дневника можно выудить и предысторию отъезда Курицына в Германию – детали, факты, упомянутые вскользь, случайные, рваные воспоминания – всё это, точно кусочки смальты, постепенно укладывается в единую картину.

Пал Романыч Курицын родился и проживал в Подмосковье и был в большой чести у своих родителей, почитавших его весьма способным к разного рода наукам и искусствам. На обучение сына восторженные родители тратили немалые средства: Пал Романыч занимался музыкой и вдобавок посещал какую-то спортивную секцию. После школы родители определили его учиться на инженера и принялись с нетерпением ждать, когда сын получит и предъявит им диплом. Но ничего этого почтенные супруги Курицыны не дождались, потому что их сын вдруг обнаружил себя с совершенно неожиданной стороны.

Пал Романыч уже проявлялся как человек предприимчивый, хотя и не расчётливый. Ещё старшеклассником он с товарищами тёрся возле гостиниц, в которых стояли иностранные туристы, и предлагал путешественникам менять значки с профилем Ленина и кроличьи шапки на жевательную резинку. Проку от жевательной резинки было немного, и постепенно Курицын с дружками приноровились продавать свои шапки за валюту. Дело это было противозаконное, но Курицыну везло, и он ни разу не попался с валютой и даже, напротив, скопил небольшую сумму на джинсы Levi`s, которые приобрёл в валютном магазине в Москве на Моховой улице. Но главное, что, меняя кроликов на жвачку, Пал Романыч порядком насмотрелся на холеных иностранцев и пришёл к выводу, что жить в родной стране – значит не иметь будущего. В нём созрела решимость, во что бы то ни стало покинуть «совок» и принять подданство любого другого государства.

Мечту эту Пал Романыч вынашивал ни один год, пока не подвернулась первая возможность к её осуществлению.

Однажды Пал Романыч просматривал газету и вдруг наткнулся на объявление: «Немецкая семья из Мюнхена ищет для своего ребёнка русскую няню. Зарплата, проживание, питание».

Пал Романыч перечёл объявление. Никогда прежде не собирался он становиться чьей бы то ни было няней и вообще не думал о педагогике как о призвании. Но речь шла о Мюнхене, и Пал Романыч позвонил по номеру в объявлении.

Спустя пару месяцев, Пал Романыч Курицын был уже в Мюнхене.

Нанявшее его семейство Мюллеров придерживалось тех взглядов, что русская няня, хотя и европейка вполне, но денег потребует не больше чем китаянка или зулуска. Оба они – и Герр Мюллер, и Фрау Мюллер – оказались людьми очень занятыми и не имели возможности возиться с собственным младенцем. Герр Мюллер продавал автомобильные покрышки, а Фрау Мюллер сама была нянькой, но только в доме престарелых, где ходила за немецкими стариками. И эта работа ей очень нравилась, поэтому она ни почём не хотела от неё отказываться.

Мюллеры сначала удивились и даже немного испугались, когда им вместо женщины предложили няню-мужчину, но отказываться они не стали, потому что побоялись нарушать права мужчин. Так Пал Романыч Курицын стал жить вместе с этими Мюллерами и работать у них няней. А работа пришлась ему по душе, потому что он целыми днями ничего не делал, как только таскался по улицам Мюнхена с маленьким Мюллером в коляске и, раскрыв рот, глазел на немецкую жизнь. И поначалу ему всё очень нравилось. Но прошло не так уж много времени, и не успел Пал Романыч онеметчиться и начать творить «дела естества обновлённого», как, пресытившись работой, затосковал и стал поругивать немцев. Вдруг открылись ему все их национальные пороки, и Пал Романыч с лёгкостью позабыл, с каким презрением ещё недавно обличал он «совок» и буквально не находил себе места «среди этого быдла». Но, и прижившись среди аккуратных и дисциплинированных немцев, он с отвращением обнаружил, что «чудище обло, озорно, огромно, стозевно, и лаяй». «Проклятая немчура, – пишет он в дневнике, – жадна до судорог, экономит на всём, а работой дорожат больше жизни и собственных детей!»

Разочаровавшись в немецком народе, Пал Романыч взалкал перемен. Для начала он со скуки стал таскаться со своим младенцем по разным злачным местам Мюнхена. Здесь он познакомился и близко сошёлся с одним русским по фамилии Фиш, от которого и узнал, что искать счастья русскому человеку следует не в затхлом немецком захолустье на подённых работах, а в кипящих котлах цивилизации, где собираются художники, музыканты и прочая богема. Пал Романыч был всего лишь недоучившимся инженером, но музыкальная школа давала ему полное право причислять себя к творцам прекрасного. Поэтому, когда Фиш стал подбивать его отправиться в Рим, чтобы незамедлительно приступить там к производству и распространению матрёшек, Пал Романычу ничего не оставалось, как согласиться. Тем более что жить ему было больше негде и не на что, потому что как раз накануне он вернулся с прогулки нетвёрдой походкой, и Мюллеры, испугавшись за своего младенца, его рассчитали.

Фиш божился, что матрёшки – это невозделанная нива, и сулил скорую «интересную прибыль». Они сговорились и засобирались.

И вот наступил день, когда, Пал Романыч со своим приятелем Фишем отбыли в Рим. Особо надо отметить, что Фиш сумел так прочно войти в доверие к Пал Романычу, что тот взялся довезти его в долг. То есть дорогу до Рима Курицын оплачивал из своего кармана, имея в виду, что Фиш вернёт ему половину с продажи первой же партии матрёшек. Но в Риме Фиш, как водится, исчез, и сколько ни ходил Пал Романыч по вечному городу, Фиша он больше так и не встретил.

Зато, притулившись в отчаянии у столика открытого кафе, Пал Романыч вдруг заслышал умолкнувший было звук родной речи и, сам не зная почему, прослезился. Русских оказалось двое. Представились они Пал Романычу Наташей и Дэном. Расчувствовавшийся Пал Романыч принял их за влюблённую пару, совершающую романтическое путешествие, и, по-своему, не ошибся.

Спустя некоторое время красавица-Наташа, сославшись на усталость, удалилась, а Пал Романыч с Дэном купили водки и стали её пить. Захмелев, они разоткровенничались, и Пал Романыч узнал, что Наташа – создание хотя и милое, но падшее. Где и когда стала она жертвой общественного темперамента, Дэн не знал. Познакомившись с Наташей при известных обстоятельствах в Москве, где Наташа и добывала себе пропитание, Дэн влюбился в неё без памяти и даже загорелся сделать своей женой. Но до этого у них не дошло, потому что Дэна, промышлявшего в Москве разбоем и прочими лихими делами, власти объявили в розыск, и ему пришлось скрываться. Захватив с собой Наташу, Дэн бросился вон из России и нашёл пристанище в Риме на вилле каких-то своих дружков.

Откровенность за откровенность – и Пал Романыч поведал Дэну свои злоключения: и про Мюллеров, и про лукавого Фиша, и даже про матрёшек, которых ещё нет в природе, но которые Пал Романыч очень скоро изготовит и продаст итальянцам, тоскующим без русских сувениров. В ответ бывалый и тёртый Дэн расхохотался Пал Романычу в лицо и прямодушно назвал эти планы ахинеей. Вместо матрёшек Дэн пообещал Пал Романычу «настоящее, большое дело», которое, если его хорошенько обдумать, может стать очень выгодным. Пал Романыч возблагодарил судьбу, а Дэну, в припадке пьяной сентиментальности, объявил, что пойдёт с ним на любое дело, и попросил, в качестве аванса, приюта, на что Дэн отвечал: «Нельзя, братан!.. Рад бы да нельзя… А езжай-ка ты лучше…»  И дал Пал Романычу адрес, по которому в пустующей вилле ночуют «такие как ты… художники». Делать было нечего, и Пал Романыч отправился искать виллу с художниками. Очень скоро, однако, выяснилось, что слова «вилла» и «художники» Пал Романыч и Дэн понимают розно. Прибыв по адресу, Пал Романыч обнаружил каменную халупу с тремя прохвостами внутри. Прохвосты оказались из Румынии. В Риме же они продавали какие-то картины, которыми и была заставлена халупа.

Один из румын по имени Мирча довольно сносно говорил по-немецки. С ним и стал объясняться Пал Романыч. Мирча спросил, что тому нужно, и Пал Романыч отвечал, что ему негде ночевать. Мирча очень удивился, но Пал Романыч рассказал ему про Дэна, и оказалось, что румыны с Дэном знакомы. Тут они стали совещаться между собой, но говорили мало, а больше переглядывались. Наконец Мирча объявил, что Пал Романыч может остаться.

 И вот Пал Романыч поселился на «вилле» с «художниками» и стал ждать, когда Дэн призовёт его на «большое дело». К несчастью, Дэн не торопился призывать Пал Романыча. Зато деньги, которые Пал Романыч привёз из Германии, торопливо, точно в оттепель, стали таять в его портмоне. Пал Романыч почувствовал себя неуютно и на первых порах решил поискать благосклонности румын.

Румыны тем временем целыми днями то уходили, то приходили, уносили одни картины, приносили другие.

Как-то Пал Романыч сказал Мирче: «Зачем это вы, румыны, целыми днями ходите с картинами по Риму?» На что Мирча отвечал, что они не ходят с картинами, а скупают их, а после перепродают. «Дозвольте и мне с вами!», – сказал Пал Романыч. Румыны опять стали совещаться, долго переглядывались и… дали добро.

На другой же день они отвели Пал Романыча на какую-то площадь в центре Рима, оставили несколько картин, сказали, какая сколько стоит, и ушли. Пал Романыч простоял так целый день, но никто картин у него не купил. Вечером пришли румыны, пересчитали картины, забрали Пал Романыча и ушли. На второй день всё повторилось, а на третий к Пал Романычу подошла дама – «красивая, но лет сорока» – и стала разглядывать картины и самого Пал Романыча.

Пал Романыч по-итальянски не понимал, но, оказалось, что дама знает по-немецки, и они разговорились. Дама назвалась Лючией и сказала, что купила бы одну из картин, но вначале ей хотелось бы приладить эту картину к своему интерьеру и поглядеть, хорошо ли она там будет сочетаться с обоями и коврами. Пал Романыч пошёл с Лючией и убедился, что живёт она одна в большой квартире.

Пал Романыч стал прилаживать картины к стенам, а Лючия подолгу смотреть. Выбрав же картину и расплатившись с Пал Романычем, Лючия пригласила его выпить кофе, а за кофе стала расспрашивать «ладно ль за морем иль худо, и какое в свете чудо». А Пал Романыч простодушно рассказал Лючии всю свою жизнь. А когда Пал Романыч засобирался домой, Лючия велела ему приходить назавтра, но только без картин.

На следующий вечер он явился, и они снова пили кофе, а потом Лючия сказала: «Оставайся у меня, Пауло!». И Пауло остался.

Так они и зажили вместе – Пауло и Лючия. Про все свои прежние злоключения Пауло как будто и забыл, потому что жилось ему у Лючии очень не худо. Лючия не гнала Пал Романыча работать, а сама давала ему денег. И Пал Романыч, оказавшись в фаворе у богатой и одинокой дамочки, решил, что нашёл то, что искал.

Однажды, отправившись за покупками, Пал Романыч встретил в магазине Дэна, который шепнул ему, что «большое дело» намечается на ближайшие дни, и велел Пал Романычу готовиться. Заодно он спросил, где живёт Пал Романыч, и почему его не оказалось на «вилле художников». А когда Пал Романыч рассказал о Лючии, Дэн его похвалил и прибавил, что для «дела» не мешало бы набрать «ещё ребят». Тут Пал Романыч догадался спросить, что это за «большое дело», и Дэн рассказал, что в одной очень богатой квартире лежит так много денег и разного барахла, что «если взять чуть-чуть, то хозяева даже не заметят». Тем более что хозяин живёт в США, а хозяйка едет к нему и вернётся не раньше чем через месяц. Пал Романыч испугался и стал отнекиваться, а Дэн стал его уговаривать и уверять, что Пал Романычу ничего не придётся делать, «зато будет весело, да и куш приличный». К тому же Дэн знает людей – здесь в Риме, – которые помогут сбыть вещи. Пал Романыч, польстившись более на авантюрность, нежели на куш, колебался недолго.

Они условились, что Пал Романыч станет заходить к румынам, у которых Дэн оставит сообщение о начале операции. Тут они развеселились и порешили называть планируемую операцию «Штурмом Зимнего».

Пал Романыч стал ходить вечерами к румынам, а румыны стали его укорять, что он, набившись в работники, работу бросил. Но Пал Романыч, довольный жизнью, настроен был благодушно, а потому на все трансильванские претензии только отсмеивался. Но потом, будучи обличаем совестью, решил своё отслужить и сказал: «Друзья! Что вам эти картины? Много ли вы за них выручаете? Вот я научу вас такому делу, через которое вы будете на золоте есть!» И он рассказал им об операции «Штурм Зимнего». Румыны его выслушали и долго между собой переглядывались. А потом сказали, что должны подумать.

В скором времени они передали Пал Романычу записку от Дэна, в которой говорилось, что операция «Штурм Зимнего» планируется на ближайшую субботу. Место встречи – «вилла художников». Пал Романыч немедленно пересказал содержание письма Мирче, а Мирча перевёл своим дружкам. Они втроём переглянулись, и Мирча объявил Пал Романычу, что как раз в эту субботу они не могут, так что их участие в «Штурме Зимнего» отменяется.

По странному совпадению засобиралась в дорогу и Лючия, назначив отъезд на субботу. Пал Романычу оставалось только подивиться про себя такому чудному тожеству. Впрочем, он тут же рассудил, что так оно и лучше – не придётся ничего объяснять Лючии.

В субботу утром Пал Романыч трогательно простился с Лючией, а вечером отправился на «виллу художников». Румынов дома не оказалось, и Пал Романыч в одиночестве стал дожидаться Дэна, который вскоре появился на машине с открытым верхом и привёз с собой ещё двух человек. Один был узбек из Ташкента по имени Тимур, другой – казах Айтуган из Джезказгана.

И вот, когда в составе этого интернационала Пал Романыч оказался перед домом, в котором жила Лючия, холодок впервые пробежал по его затылку. Тут только Пал Романыч понял, что Лючия никогда не говорила о себе как о незамужней.

Они вышли из машины. Улица была безлюдна, луна повисла над соседним домом.

– Как тихо, – заметил Тимур.

– Подозрительно тихо, – уточнил Айтуган.

Они вошли в подъезд и стали подниматься, но Пал Романыч всё ещё надеялся, что, возможно, они приехали грабить другую квартиру. И надеялся так до той поры, пока их международная банда, возглавляемая Дэном, не остановилась перед дверью, ключ от которой лежал в кармане Пал Романыча.

Пал Романыч захотел было остановить всё дело, но в ту самую минуту, когда он уже раскрыл рот, Дэн извлёк откуда-то ключ и показал его всей честной компании. Пал Романыч сунул руку в карман и, нащупав там свой ключ, выпалил вместо приготовленных слов: «Откуда он у тебя?!» Дэн потрафил любопытству Пал Романыча и ответил ему так: «Эта подстёга, пока мужа нет, водит к себе всякую шваль и на время жить оставляет. Один такой жиголо, не будь дураком, взял да и сделал себе второй ключ. А после меня этим ключиком отблагодарил за одно дельце… У неё и сейчас хлыст какой-то живёт, да только его дома нет – он вечерами шляется… Надо всё быстро и чистенько сделать – этот пентюх вернётся, ничего не заметит, а после на него хозяйка подумает».

После всех слов, заочно ему посвящённых, Пал Романыч точно окаменел и языком пошевелить не смог.

Объясняться ему всё же пришлось. Правда, не с Дэном, а с охранителями порядка, потому что как только Дэн поднёс к носу запястье с часами и объявил: «Операция “Штурм Зимнего” начинается», – отовсюду посыпались на грабителей карабинеры. Всему квартету связали руки и увезли в участок. Пал Романыч, пока его волокли в машину, кричал по-немецки, что он «хозяйкин любовник», и что «хозяйка сама ключ оставила». Но никто не понимал его. Тогда Тимур научил Пал Романыча крикнуть по-русски. Пал Романыч крикнул, и Тимур перевёл римской полиции значение его слов.

Продержали их в участке до утра, а потом отпустили, потому что доказать, что они приходили грабить было нельзя. Тем более полиция связалась с Лючией, и Лючия подтвердила, что знает Пауло и что действительно оставляла ему ключ.

 Кто-то заложил их. И этим «кто-то» могли быть только румыны. Выйдя на свободу, Пал Романыч отправился с ними ругаться. Он на них кричал и называл «дракулами», а румыны сначала слушали, а потом стали его бить и били долго.

Очнулся Пал Романыч на улице, на зелёной лужайке. Всё тело его болело, особенно ноги. Пал Романыч захотел подняться и не смог и пролежал так какое-то время, пока не подошла к нему монахиня и не стала о чём-то спрашивать по-итальянски. Пал Романыч по-итальянски так и не выучился, а потому только стонал в ответ. Тогда монахиня стала его ощупывать и ахать, а потом убежала, но скоро вернулась с другими сёстрами. И все вместе они стали его ощупывать и ахать, а после перенесли к себе в монастырь.

Так Пал Романыч Курицын оказался в женском католическом монастыре. А как он был расслабленный и не мог шевелиться, сёстры его вымыли и пригласили к нему врача. Врач тоже ощупал Пал Романыча и сказал, что у него сломана нога. Тогда несколько сестёр погрузили его в машину и повезли в больницу, где Пал Романыча опять всего ощупали, наложили гипс и вернули монахиням.

В монастыре Пал Романычу выделили хорошенькую комнатку с белоснежными стенами и деревянным Распятием над кроватью. После ночи в участке, драки на «вилле художников», после прозябания на зелёной лужайке, келейка показалась Пал Романычу райской кущей. В дневнике Пал Романыч сравнивает её с материнской утробой.

Остаток дня Пал Романыч нежился в своей чистенькой постельке, пахнущей какими-то цветками, кушал бульон и запивал кофеем.

А на другой день к нему в келью ворвалась Лючия, которая нарочно прервала поездку. «Не говори ничего, – воскликнула она с порога и заломила руки, – я пришла сказать, что не хочу тебя больше видеть!.. Пауло, Пауло! Как ты мог!.. Молчи! Для полиции мало улик, но мне всё ясно! Я знаю, что был ещё один ключ… Свой оставь на память – я поменяла замок!» С этими словами она убежала, и Пал Романыч никогда больше её не видел.

Настроение Пал Романыча, рассчитывавшего и второй день провести в неге, заметно испортилось после посещения Лючии, так что даже бульон с кофеем Пал Романыч кушал без аппетита.

А на третий день произошло событие ещё более неприятное, чем посещение Лючии. После обеда к Пал Романычу пожаловала мать-игуменья и ласково на хорошем немецком языке спросила: «Где вы живёте? Где ваш дом, ваша семья? В Германии? Есть ли у вас обратный билет?» «Нет», – отвечал Пал Романыч. «Есть ли у вас деньги, чтобы купить обратный билет?» «Нет», – соврал Пал Романыч, не желавший ни на билет тратиться, ни домой возвращаться.

Сложно сказать, на что именно он рассчитывал и чего желал в тот роковой миг. Едва ли он мог надеяться на пожизненный уход монахинь. Вероятнее всего, он просто гнал от себя мысль, что его утешительному существованию в обители может наступить конец. Но суровая жизнь всё расставила по своим местам.

«Так где же вы живёте?», – повторила вопрос мать-игуменья. Пал Романыч задумался: возвратиться к Лючии он не мог, возвратиться к румынам он тоже не мог. Но и к Мюллерам, тем более в таком нетоварном виде, возвратиться он никак не мог! Пал Романычу ничего не оставалось делать, как сообщить мать-игуменье: «Я живу в Москве».

На другой же день монахини радостно преподнесли ему билет до Москвы, костыли и телефон. И Пал Романыч Курицын, так долго подвизавшийся в любви к чужбине и ненависти к Отчизне, оказался вдруг вынужденным покинуть благословенную Европу на костылях, завтра же.

Сёстры настояли, чтобы Пал Романыч оповестил родных о прибытии, чтобы ему, как человеку не вполне дееспособному, была уготована встреча. Загнанный в угол, Пал Романыч позвонил родителям и сообщил о внезапном решении их навестить, поскольку в связи с переломом нижних конечностей, он нуждается в отдыхе, уходе и восстановительном курсе.

Первое время Пал Романыч не знал, как вести себя дома и очень боялся насмешек от родных. А как его все наперебой жалели и почему-то им восхищались, он быстро сориентировался и решил пользоваться славой героя. Он всем наплёл, что поехал смотреть Рим и там попал под машину. Сначала он рассказывал, как они с Фишем ехали до Рима, потом жаловался на бегство Фиша, упоминал о приятном знакомстве с русской парой и всё это приправлял настоящими впечатлениями от Рима. Об остальных своих похождениях Пал Романыч благоразумно умалчивал. Заканчивал свой рассказ он вымышленным наездом, так что выходило, будто бы Пал Романыч, замечтавшийся после осмотра Колизея, брёл по узенькой римской улочке. Как вдруг из-за угла вынырнул «какой-то Fiat». Пал Романыч хотел отскочить, но поскольку брёл он по мостовой, а тротуары были обтянуты тесьмой припаркованных автомобилей, то деться Пал Романычу было некуда, и он заметался. А заметавшись, упал прямёхонько под колёса Fiat`у. Fiat тут же остановился, из него выпорхнула монахиня, которая подхватила Пал Романыча и повезла его в больницу, а оттуда – в монастырь. Дальше Пал Романыч опять придерживался исторической канвы, умалчивая разве о посещении его Лючией и о нежелании покидать монастырскую гостиницу.

Довольно скоро рассказами Пал Романыча пресытились, да и кости его стали срастаться. И перед Курицыным во всей своей наготе, беспощадной и неотступной, встал вопрос: что теперь делать и чем жить дальше? К тому же вполне реальной оказывалась угроза прохождения обязательной армейской службы, от которой Пал Романыч скрывался то в стенах учебного заведения, то за теми самыми рубежами, охранять которые призывал его долг.

Пал Романыч не стал лукаво мудрствовать. Он объявил родным, что принял решение вернуться к учёбе и предварить все дальнейшие свои шаги на жизненном поприще получением диплома о высшем образовании, чем и вызвал всеобщее восхищение и умиление. Тотчас всё забегало и засуетилось вокруг Пал Романыча, и очень скоро его восстановили на прежнем месте учёбы.

И Пал Романыч снова зажил размеренной жизнью, перестав мечтать о том, чтобы переселиться в чужие земли. И чем дальше, тем реже вспоминает он Мюллеров, Дэна, Лючию и Фиша.

 

***

 

 Дурацкие выходки Пал Романыча Курицына, все эти бессмысленные и бестолковые похождения не представляли бы ровным счётом никакого интереса, не случись они так своевременно и к месту, и не появись Пал Романыч на мировой арене в нужный час. Сами того не подозревая, подобные ему доморощенные хулители и «клеветники России» поспособствовали, если и не прославлению её, то уж, во всяком случае, опровержению хулы. Совершая своё паломничество, Пал Романыч Курицын сделался невольным, но главным свидетелем защиты в деле, возбуждённом против целого народа, который именно в то время беззастенчиво и не терпя возражений, обвинили в биологической будто бы нерасположенности к свободе и цивилизованности. И вдруг появляются, вылезают из каких-то щелей Пал Романычи Курицыны и разом опрокидывают все расистские теории, демонстрируя исполинскую волю к свободе, недоступную пониманию ни Мюллеров, ни всех остальных немцев, что «работой дорожат больше жизни и собственных детей».

Пал Романыч Курицын интересен даже не как личность, а как явление. Если бы всё то же самое, что проделал Пал Романыч за границей, он проделывал у себя дома, живя оседло, он был бы ничем иным, как нравственно недоразвитым плутом. Но… Будучи вырванным из своей культурной среды, а точнее, вообразив, что оторвался от сдерживающей традиции, Пал Романыч легко поддаётся на разного рода соблазны. И только. При всех своих личных недостатках и слабостях, Пал Романыч проявляет полное безразличие к благоустройству, за которым, казалось бы, он и пустился в Европу. В самом деле, отправляясь скитаться с мечтой о лучшей жизни, Пал Романыч без слёз и сожаления расстаётся с вожделенными благами, если только эти блага делают поползновения связать его. Он не просто не убивается, теряя приобретённое, он как будто бы изо всех сил стремится оставаться аскетом «с сумой на плечах». Что ж, ему хотелось рискнуть и выиграть у судьбы всё разом. Вот почему он не может усидеть на одном месте, вот почему отказывается сколачивать состояние по пфеннигу и именно поэтому соглашается на дерзкое, хотя и дурацкое, преступление. Его паломничество на Запад – не более чем приключение, освоение новых далей. Лишившись в одночасье всего, он только вздыхает и скребёт в затылке.

Конечно, его пример это не призыв ко всем бросать семьи, бродяжничать, прелюбодействовать, драться и воровать. Но, думается, что внешне разухабистый и беспорядочный человек может носить в своих недрах гораздо больше истинного, нежели благоразумный и законопослушный…

Бредут по дорогам Руси странники, тащатся бродяги, мчатся лихие люди. Отчего не сидится им дома? Не оттого ли, что, предпочитая земному благоустройству  хотя бы раз пролететь над лесом, прокатиться по степи, слиться с ветром, неосознанно верят они, что здесь, на земле, «всё неверно, всё неважно, всё недолговечно».

 

 

Нравится
 
Комментарии
Комментарии пока отсутствуют ...
Добавить комментарий:
Имя:
* Комментарий:
   * Перепишите цифры с картинки
 
Создание сайта - Vinchi & Илья     ®© Светлана Замлелова