На главную Публицистика Культура и Религия
0

Жанр обязывает

Светлана Замлелова

 

 

О двух книгах, посвящённых писателю В.И. Белову

 

В конце 2017 г. Россия отметила 85-летие со дня рождения одного из самых заметных и ярких русских писателей XX в. В.И. Белова. По этому случаю на малой родине писателя в Харовском районе Вологодской области был открыт ему памятник, в Вологде прошли IV Всероссийские Беловские чтения, а в Москве, по заказу областного Вологодского правительства, подготовили и выпустили сборник рассказов Белова. В отечественных СМИ к юбилею писателя вышло немало статей и воспоминаний. О Василии Ивановиче говорили люди, хорошо его знавшие, давние поклонники творчества и те, кто узнал его не так уж давно. Вспоминали писателя как человека сурового, строгого, порой вспыльчивого и упрямого, но вместе с тем отзывчивого, радушного, открытого людям, глубоко переживавшего за судьбу страны.

 

Юбилейный год подтвердил, что книги Белова остаются интересными и нужными русскому читателю. А доказательством тому стали не столько мероприятия, посвящённые памяти писателя, сколько неутихающие споры вокруг личности и творчества Белова. Так, например, по сей день не смолкают разногласия по поводу одной из ключевых беловских повестей – «Привычное дело». С тех самых пор, как повесть вышла в свет в 1966 г., спорят читатели и критики: что же именно удалось изобразить Белову, как понимать главного героя повести – Ивана Африкановича Дрынова? Кто-то идеализировал Дрынова, кто-то называл пассивным, а кто-то уверял, что Иван Африканович, напротив, активно сопротивляется расчеловечиванию, стремится «выжить как народ». Сегодня, возможно, повесть воспринимается несколько иначе. По-иному хочется взглянуть и на Ивана Африкановича. Много писалось о его смирении и бунте… Но ведь важно и то, что каким бы ни был он смиренным, каким бы ни казался неприспособленным, он оказывается ни на что не способным. Эта его неотмирность оборачивается безответственностью, причиняющей боль и страдания ближним. Как ни крути, но за что бы он ни брался, ничего толком сделать не может. Да, он добрый и отзывчивый человек, но он же и непутёвый и бестолковый. Поездка за товаром на склад заканчивается опрокинутыми дровнями, переломанным товаром и солидным штрафом, то есть Иван Африканович, весело проведший время, обворовал собственных девятерых детей. Заготовить и сохранить сено для кормилицы-коровы он не смог – зачем-то взял на запретный покос сынишку, который, по малости своей, тут же и проболтался, куда они ходили с отцом. Поехал на Север заработать денег, но доехать сумел лишь до следующей станции, откуда вернулся домой ни с чем. Отправился в лес за осиной для новой лодки – и в лесу заблудился. Сумел он родить девятерых детей, но сумел и уморить жену, после смерти которой кого-то из детей пришлось отдать в приют. Сидел на шее у жены, рожавшей без отдыха, да работавшей круглые сутки. Бросил её, больную, и уехал непонятно куда и зачем. Хоть и быстро вернулся, но жену-то уже не вернёшь – надорвалась на косьбе, заниматься которой должен был сам Иван Африканович. Что же это за положительный герой такой? Один известный критик сказал о повести: «Задолго до того, как слово “Бог” разрешили писать с большой буквы, Василий Белов написал христианскую повесть, восстановивши ею родство с литературой ХIХ века». В ответ хочется вспомнить А.К. Толстого:

 

Одарив весьма обильно

Нашу землю, Царь Небесный

Быть богатою и сильной

Повелел ей повсеместно.

 

Но чтоб падали селенья,

Чтобы нивы пустовали –

Нам на то благословенье

Царь Небесный дал едва ли!

 

Мы беспечны, мы ленивы,

Всё у нас из рук валится,

И к тому ж мы терпеливы –

Этим нечего хвалиться!

 

Не потому ли всё из рук валится у Ивана Африкановича, что сам он слишком уж беспечен? И советская власть, вопреки уверениям критиков, тут совершенно ни при чём. Во второй главе повести бабка Евстолья рассказывает внукам сказку о пошехонцах – о непутёвых мужиках, у которых всё-то неладно шло. За что ни возьмутся пошехонцы, ничего путного у них не выходит. «Так и маялись, сердешные». Не такой же «пошехонец» и главный герой повести – Иван Африканович? И, может быть, в своих бедах не стоит и винить никого, кроме себя?

 

О таких же «пошехонцах» и другая повесть Белова – «Медовый месяц. Повесть об одной деревне». Тихо протекает жизнь в северной деревне, равноудалённой от обеих столиц. Но маленькая деревня – это микрокосм, и большая Россия метафизически присутствует в ней. Всё, что происходит в России, происходит в деревне, всё, что возможно в деревне, возможно и во всей России.

Льются кровь и вино в России 90-х. И оттого символично описание поездки на донорский пункт с последующим хмельным застольем – сдают жители деревни кровь, а на полученные деньги гуляют, собственную кровь пропивают.

Вся Россия заблудилась… В деревне пьют, в городе «на книгах, как в телевизоре, одни голые сиськи и задницы». Да мало того, зашёл пьяница Валька в антикварный магазин и признал на полке икону, ту самую, что своей же рукой укладывал в гроб почившей соседке. «Бизнес есть бизнес», – объясняет ему интеллигент-реставратор. Никогда не возмущался Валька, только пил, балагурил да, знай, приговаривал: «Служу сороке и вороне, готов к труду и обороне». Но проняло его святотатство. «Покажу я вам, бизнес, гады…», – только и смог, что возмутиться. И пропал, сгинул... Много чего не понимают герои В.И. Белова в обретающей «свободу» стране: не понимают они, как можно самоутверждаться за счёт ближнего, как можно наживаться на чужой беде, как можно не пойти служить в армию и как можно ничего не делать, а только торговать. Но ведь и пропивать собственную кровь их никто не заставляет!..

 

Не во всём можно согласиться с Беловым. Но творчество его продолжает волновать и обсуждаться, поскольку темы, затронутые писателем, ещё долго будут тревожить читателя. Появляются новые книги и о самом Василии Ивановиче – недавно ушедший писатель словно возвращается на страницах воспоминаний и критики. С небольшим опозданием – не поспев немного к юбилею – вышли в 2018 г. две книги А.Н. Грешневикова, писателя-эколога, политика и общественного деятеля. Книги – «Сто сорок писем Василия Белова» и «Василий Белов. Воспоминания современников» – заслуживают отдельного разговора, и прежде всего потому, что не лишены изрядной доли противоречий и вызывают немало вопросов.

 

Обе книги содержат воспоминания о писателе. С тою лишь разницей, что в «Ста сорока письмах…» вспоминает автор, то есть сам Анатолий Грешневиков, а «Воспоминания современников» – это сборник материалов разных авторов, составленный опять же А. Грешневиковым. Прежде всего озадачивает название – «Сто сорок писем…» Есть хорошо известная книга Ф.И. Чуева «Сто сорок бесед с Молотовым». Аналогия очевидна, но совершенно непонятна – намеренно ли автор, случайно ли остановился на этом названии... Случайность в данном случае отдаёт небрежностью, намеренность неясна – что именно хотел сказать автор цифрой 140 и какая связь может быть между Вячеславом Молотовым и Василием Беловым. Тем более что без всякого ущерба в книгу могли быть включены не 140, а 139 или 135 писем, поскольку среди них есть и такие: «Дорогой Толя! С праздником! 2005 г.»; «Толя, как тебе моя акварель “Старая изба”?»; «Анатолий Николаевич. Дорогой. Поздравляю. Держись и не трусь. Обнимаю. Белов».

Всё-таки воспоминания или мемуары – это не просто объём информации, задержавшейся в памяти. Мемуарист должен так сложить и преподнести свой материал, чтобы у читателя осталось определённое впечатление. Именно автор воспоминаний может вызвать у читателя восторг или негодование, уважение или презрение к своему герою. Всё это будет зависеть от того, как именно выстроен материал, какие факты предложены, как расставлены акценты, на что поневоле читатель обратит внимание. Другими словами, становиться автором воспоминаний – это не удовольствие похвалиться знакомством с известными людьми, это, в первую очередь, огромная ответственность, потому что от мемуариста зависит, каким запомнится его герой и каким останется в памяти читателей. Ведь не секрет, что каждый человек совершает неблаговидные поступки, говорит резкие или обидные слова, пересматривает взгляды, в разное время может высказывать разные суждения. Но автор воспоминаний должен отдавать себе отчёт, что не обо всём стоит рассказывать читателю, дабы не создать неверного или отталкивающего впечатления, дабы читатель, доверившийся мемуаристу, не истолковал мимолётное как непреходящее, второстепенное как основополагающее, а случайное как закономерное. Анатолий Грешневиков не скупится на громкие слова, называя своего героя то «классиком», то «великим», то «гением». Однако по прочтении обеих книг у читателя, не знавшего лично Василия Ивановича Белова, может сложиться о нём не самое приятное впечатление. Многие эпизоды требуют либо подробного авторского разъяснения, либо не в пример более аккуратного цитирования. Замечание это относится к обеим книгам – коллективный сборник так же не создаёт положительный образ Белова. Вообще воспоминания в обеих книгах – это не обращение к читателю, не разговор с ним, а, скорее, беседа каждого автора с самим собой, перебирание драгоценных жемчужин собственной памяти.

 

Так, значительную часть книги «Сто сорок писем Василия Белова» составляют рассказы о каких-то писательских склоках, о выяснении отношений между разными литературно-патриотическими группировками. Временами и вовсе создаётся впечатление, что автор попросту сводит счёты, то называя своих оппонентов «писарчуками», то пытаясь установить степень их литературной известности. К писателю Белову всё это не имеет почти никакого отношения, исключая разве то обстоятельство, что в войне Грешневикова с «писарчуками» Белов занял сторону Грешневикова.

Особая тема обеих книг – это коллективизация. И Анатолий Грешневиков, и авторы других воспоминаний очень уверенно и как о чём-то само собой разумеющемся рассуждают о вреде коллективизации, уничтожившей-де некий «крестьянский лад». Но никто из этих крупных специалистов-аграрников не поведал читателю о том, что деревни исчезают по всему миру, включая страны, не знавшие коллективизации; что развитие промышленности неизбежно влечёт отток населения из деревни; что ни одна современная деревня уже не в состоянии жить без города. То есть исчезновение деревенского уклада – это беда всей современной цивилизации. Но А. Грешневиков, например, твёрдо заявляет: «Я всегда плохо относился к стукачам из КГБ и презирал политику раскулачивания и ссылки кулаков на стройки коммунизма». Давно замечено: стремление свалить вину за все возможные беды на большевиков – признак неспособности или нежелания разбираться в исторических причинно-следственных связях. Осмысление итогов коллективизации явно не входило в планы ни А. Грешневикова, ни других мемуаристов. Никто не привёл данных о продолжительности жизни в деревне до 1917 г. и после, о потреблении мяса, молока и пшеничного хлеба, об уровне грамотности и эффективности хозяйств разного типа. Так зачем же походя пинать такую серьёзную и сложную тему? Откуда такая уверенность, что «если бы не большевики», то до наших дней сохранилась бы деревня образца 1913 года? Причём именно того образца, как это видится современным патриотам-мечтателям.

 

Можно понять это как поддержку позиции самого В.И. Белова, много писавшего о порушенном крестьянском ладе. Но тут мы подходим к новым странностям и новым вопросам. Во-первых, никто из осуждающих коллективизацию, включая даже В.И. Белова, никакого такого дореволюционного «крестьянского лада» своими глазами не видел. Конечно, есть воспоминания видевших и утверждающих, что лад был, что жизнь была хороша, не в пример колхозной. Вот и А.И. Солженицын тоже рассказывает в «Одном дне Ивана Денисовича», о «крестьянском ладе», о том, как, бывало, кушал русский крестьянин: «картошку – целыми сковородами, кашу – чугунками, а ещё раньше, по-без-колхозов, мясо – ломтями здоровыми». Но есть и другие свидетели. Есть рассказы Чехова, статьи Толстого, письма Энгельгардта, воспоминания Исаковского… Как быть с этими свидетелями? Может быть, для начала стоит прекратить убиваться о «России, которую мы потеряли», не сходить с ума и сойтись хотя бы на том, что не все деревни были как нашенская?.. Поистине, это будет прогресс.

Во-вторых, из книг А. Грешневикова создаётся впечатление, что коллективизацию большевики затеяли просто так – чтобы уничтожить «крестьянский лад», а заодно немножечко поразвлечься. Что никаких государственных целей у коллективизации не было и что только на закате советской власти честные люди смогли наконец-то объяснить всей стране, какой это вздор и как надо хозяйствовать на самом деле. В-третьих, недоумение вызывает одновременная критика коллективизации и роспуска колхозов. Такая двойственность, а точнее было бы сказать, такая раздвоенность может совершенно запутать читателя. К большому сожалению, эта раздвоенность нисколько автора не смущает, ею буквально пропитаны обе книги.

 

Показательна в этой связи тетрадь некой Ираиды Васильевны, опубликованная в коллективном сборнике. Ираида Васильевна, будучи поклонницей В.И. Белова, описала родную деревню и отправила свои записи любимому писателю. Василий Иванович, в свою очередь, передал тетрадь В.В. Дементьеву, по этой причине описания Ираиды Васильевны и оказались в книге воспоминаний о Белове под названием: «В. Дементьев. “На свете все от земли и от Бога…”» Родившаяся в 1930 г. Ираида Васильевна сообщает, что «хорошо, добро жили до Советов <…> Но Советы пришли. Стали выселять тружеников, пустели дома, деревни». Но через страницу та же Ираида Васильевна пишет: «Ах, до чего же богат был колхоз! <…> Платили налоги стране, да и себе много оставалось, жили – не тужили!» Далее следует подробное описание конефермы, коровников, телятников, льнозавода… Но позвольте! А как же опустевшие, уничтоженные Советами деревни?..

В тетради Ираиды Васильевны есть интересный эпизод, отчасти показательный для сборника воспоминаний и вообще характеризующий человеческое восприятие прошлого. Ираида Васильевна отписывает ель, которая росла в их деревне возле больницы: «В мае месяце начинали на ней появляться зелёные маленькие шишечки, из зелёных они делались ярко синими, розовыми, голубыми, алыми, красными, блестели, переливались всеми цветами радуги <…> Бывало, мы с подружкой ходили в школу к Благовещенью мимо этой ели, запах стоял медовый!» Больше таких елей Ираида Васильевна не встречала. Что, впрочем, и неудивительно: человеку всегда кажется, что раньше было лучше. И дороги шире, и закаты ярче, и даже цветы радужные на ёлках распускались. Да хоть бы и так, кто же против! Только стоит ли слишком серьёзно относиться к такого рода воспоминаниям, не был ли пресловутый «крестьянский лад» чем-то вроде цветущих ёлок и не пора ли, наконец, перестать оборачиваться и выйти из состояния соляных столбов?

 

Ведь чего только не порассказали мемуаристы о деревне прошлого, которую никто из них не видел! Особенно странно звучит в этом хоре голос почётного профессора Токийского университета Ясуи Рёхэя, рассказывающего о советской и досоветской деревнях как о чём-то хорошо знакомом. Все вместе мемуаристы уверяют, будто бы до Советов никто в деревне водки в рот не брал, никто будто бы не сквернословил, а друг дружку только по батюшке и величали. Все будто бы работали, не покладая рук, отчего и жили богато – бабы-то в жемчугах ходили, а мужики – в сапогах кожаных. Оно и понятно: не любо – не слушай, а врать не мешай. Но ведь книга воспоминаний о русском писателе – это не бухтины завиральные, не морожены песни, не развесиста клюква, не ёлка цветуща. Жанр обязывает.

 

Помимо всего прочего, воспоминания той же Ираиды Васильевны, хоть и любопытны по-своему, к В.И. Белову, которого Ираида Васильевна в жизни не видывала, не имеют никакого отношения. И почему в таком случае тетрадь Ираиды Васильевны, занявшая в книге со 130 по 187 страницы, оказалась среди воспоминаний о писателе, так и осталось неясно. Точно так же прямого отношения к Белову не имеют ни рассказы А. Брызгаловой, ни статья И. Ушаковой. Интересные сами по себе материалы не являются воспоминаниями. А под именем Катарины Марии Фьянакка (переводчик произведений В.И. Белова на итальянский язык) и вовсе помещены почему-то тексты самого Белова, искусствоведа Серовой, критика Курбатова и поэта Передреева. Слащавые воспоминания о том, как писатель одарил взглядом, пожал руку, озадачил вопросом тоже ни о чём читателю не сообщают. Более того, иные авторы уж так переслащивают свои мемуары, что и читать-то их порой неловко.

 

Отдельно стоит сказать о совершенно необъяснимой грубости А. Грешневикова и откровенно неуважительном отношении к читателю. Всех тех, кто с ним не согласен, он заранее клеймит русофобами. Кто не согласен с передачей Исаакиевского собора Церкви – русофоб, кому не нравится роман В.И. Белова «Всё впереди» – русофоб. Всех критиков Белова Грешневиков сразу, a priori записал в «доморощенные», а соотечественников разделил на «западников» и «почвенников», имея в виду, что третьего не дано. Может быть, так оно и было во времена Достоевского и Аполлона Григорьевна, но сегодня дела точно обстоят иначе. А уж обвинения «деревенщиков» в антисоветизме – и вовсе, по убеждению А. Грешневикова, «тупость и глупость». Но тут же сам он приводит слова Белова, утверждавшего, что быть коммунистом – грех, радовавшегося, что «мы освободились от марксистской догмы», в качестве депутата Верховного Совета требовавшего придать РСФСР государственный статус, позволить крестьянам покупать землю, вернуть «исторические названия городам, площадям и улицам», поскольку «из одного этого у многих изменится отношение к семье, работе, к ресурсам, к машинам, природе и к той же рюмке…» То есть, другими словами, Василий Иванович утверждал, что названия Ленинград, Свердловск, Куйбышев, площадь Дзержинского и пр. вызывают у многих сограждан отвращение или безразличие к семье и работе, к машинам и природе, зато вовсю подталкивают к рюмке. А разве государственный статус для РСФСР не означает прекращение существования другого государства? И не следует ли это понимать, как призыв к роспуску СССР?

 

Что же получается? Человек не любит коммунистов, открыто и активно против них выступает, осуждает политику КПСС, призывает отказаться от советского государства и строя – ведь не может же быть советского строя без «марксистской догмы»! – настаивает на частной собственности на землю, но считать его антисоветчиком – «тупость и глупость». Ну, подумаешь, Белов полагает, что русские люди, подобно Христу, были распяты советской властью – отсюда и название его произведения «Час шестый». А так вообще-то он, конечно, не антисоветчик… Получается, правда, как в песне «А в остальном, прекрасная маркиза…»

 

Так же несостоятельны обвинения А. Грешневикова против критиков романа «Всё впереди». Да, действительно, роман многим не понравился, но для этого были все основания, и русофобия тут ни при чём. Вячеслав Горбачёв, написал, что Белову «не удаётся верно соотнести тезу и антитезу». Замечание это верно и применимо к ряду эпизодов – противоречий или слишком горячих и поспешных утверждений, суждений «с плеча», без проникновения то в психологию героев, то в суть разбираемых вещей – такого рода противоречий встречается в романе довольно много. Возможно, к созданию романа писателя подтолкнула необходимость высказаться, донести важную мысль, предостеречь, остановить, но не увлечённость героями и сюжетом. О наболевшем Белов говорит страстно, с воодушевлением, там, где начинается событийная часть, рассказ делается вялым, временами путанным и сбивчивым, оживая немного, оттаивая на описаниях природы. В самом деле, по сравнению с деревенской прозой роман написан сумбурно. Постоянные ретроспективы развлекают внимание, не дают сосредоточиться на сюжете, отчего и сюжет воспринимается каким-то размытым, а роман – как россыпь маленьких историй. Чем хорош положительный герой, и плох отрицательный – не всегда и понятно. Порой место того или иного персонажа определяется желанием и убеждённостью автора, но никак не сюжетом и описанием. Женские образы в романе откровенно неудачны. Все они ходульны, это не живые люди, а говорящие идеи, не женщины, а представления автора о женщинах. Современные женщины писателю во многом не нравятся, но, пытаясь ответить на вопрос «почему они стали такими?», он обращается к обывательским стереотипам и штампам. Попадаются в тексте и не очень внятные описания. Например: «Машина молниеносно избочилась, развернулась и, касаясь асфальта всего одним колесом, повисла в воздухе».

Всё это и позволило критикам говорить о романе как об авторской неудаче. А неудачи бывают у любого писателя, как и вообще у любого человека, в чём нет совершенно ничего страшного. И русофобия, повторимся, тут ни при чём.

 

Да и те, кто считает «деревенщиков» антисоветчиками, тоже необязательно русофобы. Ведь кто такие «писатели-деревенщики», что такое исповедуемое ими «почвенничество»? Почвенники призывают возвратиться к неким истокам, к русскому укладу; уверяют, что без веры в Бога невозможно произвести ничего путного; считают, что необходимо вернуть человека на землю, сделать крестьянина крестьянином, настоящим русским хозяином, что русская культура должна избавиться от западного влияния, а русский человек должен научиться снова быть русским; большинство почвенников отрицают советскую власть и коммунистов как явление вредное для России и антирусское по своей сути. По мнению таких почвенников, Октябрь 1917-го – это не итог политической борьбы разных и довольно многочисленных сил, не внутренний сословный или цивилизационный конфликт, не закономерное следствие проводимой политики, а захват власти инородцами и масонами, поставившими целью истребить русский народ и уничтожить православие, как слепящий их бесовские глаза свет. Но, чудесным образом, о том же самом с небольшими поправками говорят на Украине и в Грузии, в Прибалтике и в Казахстане… Уничтожение самобытности… ограбление села… изведение традиционного уклада… Только вместо «иудобольшевиков» виновной называют Россию или, как на Украине, присовокупляют к «иудобольшевикам» «москалей поганых». Появились все эти настроения не сегодня, а в советские годы, когда «Радио Свободы» вещало на языках народов СССР, когда кому-то нужно было разжигать рознь и недовольство внутри страны. И постепенно стали появляться и множиться диссиденты, почвенники и прочие плакальщики, жалеющие о миллионах расстрелянных кулаков и священников и зовущие кто к истокам, а кто к «европейским ценностям». Грешневиков пишет, что это только либералы воспринимают «деревенщиков» как диссидентов и антисоветчиков, на самом же деле, это патриоты-государственники. Но такое утверждение не соответствует действительности. А вот не видеть знака равенства между почвенничеством и антисоветизмом значит обманывать либо себя, либо других. И неизвестно ещё, что хуже.

 

В далёком 1969 г. В.А. Кочетов в пророческом романе «Чего же ты хочешь?» изобразил представителя условного движения «К истокам!» в лице Саввы Мироновича Богородицкого: «Он был в распахнутой шубе на хорьках, в бобровой, до бровей шапке <…> Белокурая бородка, голубые светлые глаза. А когда снял шапку, из-под неё щедро высыпались длинные, по-старославянски постриженные соломенные волосы». Савва Миронович – поэт и воспевает он русскую деревню, печалится об ушедшем укладе. В поэме «На богомолье» Савва Миронович описал, как «герой приезжает в лесную и озёрную глухомань – да, да, именно в северную! – находит там свою родимую деревеньку десятка в полтора дворов; всё в деревеньке обветшало, половина изб заколочена, молодёжь разъехалась в города, на старых завалинках остались доживать жизнь деды да бабки. Герой смотрит на них, древних, худых, коричневых от прожитых лет и пережитых невзгод, и кажутся они ему святыми с икон в церкви соседнего с деревенькой села. Церкви давно нет, её разрушили, и икон нет – ликов тех святых. Зато есть вот эти живые святые, на которых держится мир. Они умрут, и что же останется?..» Почвеннический дух передан вполне точно. Но тут же Кочетов предлагает размышления художника Свешникова, недавно познакомившегося с Богородицким: «Многие носятся теперь с этой их стилизованной Россией. Самовары, тройки, русская зима, русские блины, кокошники, медовухи… Опять богатыри и царевны, которых он, Свешников, малевал после войны. Очередная путаница. Ему вспомнилась женщина-архитектор, с увлечением показывавшая ему достопримечательности своей старой Риги. Потом, когда из старых улиц они вышли за кольцо садов, где начинались места с разностильными, один вычурней другого, громоздкими домами, она не без грусти сказала: “А это, как у нас называют, стиль профан”. Стиль профан! До чего же метко. Облекая современность в псевдорусские формы, люди профанируют настоящее русское, подлинно русское. Свешников был убеждён в том, что, так подчёркнуто, с нажимом рассуждая о России, о русском, Богородицкий делает не доброе, а злое дело».

 

Кочетову за много лет удалось предвидеть и отобразить, кто и какие силы раскачают страну: диссиденты, почвенники, националисты, просто мещане – ведь главным в холодной войне было выявить и сделать активными как можно больше недовольных. Зовущие к истокам, прославляющие архаику патриоты были зачастую честными людьми, искренне верившими в необходимость возвращения к этим самым истокам. Но они же не желали признать, что спасительной окажется не архаика, а новые, жизнеспособные идеи, позволяющие сохранить социализм и защитить сознание людей от манипуляций. Любое общество, как и любой человек, переживает разные состояние – расцвет и упадок, обретение и утрату смысла и ценностей. Если в кризисный период найдутся силы, могущие предложить те самые жизнеспособные идеи, общество выстоит и преодолеет кризис. В противном случае может быть всё что угодно.

 

Сегодня, по прошествии лет, когда окунаешься в воспоминания о 90-х, порой ясно видишь, почему со страной произошло то, что произошло; почему лучшим людям не удалось противостоять разрушению; почему почти все правильные слова оказывались холостыми выстрелами. Очень часто всё дело, как ни парадоксально, было в отсутствии у многих целостности, в нежелании видеть причины и следствия, в какой-то неосторожности в суждениях, в очарованности ложными идеями, увлечённости иллюзиями. В частности, иллюзией возвращения к истокам, реанимацией архаики. Попытка вернуться в прошлое – это судьба Лотовой жены, превратившейся в соляной столб (Быт. 19:15-30). Почему сегодняшних казаков называют временами «ряжеными»? Потому что люди начала XXI в. пытаются стать людьми начала века XX, существуя совершенно в других условиях и не имея с тем казачеством ничего общего, кроме внешних атрибутов. Современный человек порой не утруждает себя поиском новых форм, вливая вино молодое в мехи ветхие, отчего и вино вытекает, и мехи пропадают. Так было и в 90-е, когда патриоты-почвенники провозгласили своей целью «возвращение к истокам». Но если ставить перед собой нереальные цели, стоит ли надеяться на их достижение?

 

Драмой патриотической части позднесоветской интеллигенции стала своеобразная раздвоенность, сводившаяся к неприятию советской власти, с одной стороны, и нежеланию отказываться от благ, возможных только при советской власти, с другой. Многие как будто не хотели и до сих пор не хотят понять, что советские блага – не явления природы и что при других политических и экономических условиях все эти блага могут в одночасье стать непозволительной роскошью. Например, советских писателей весьма устраивала созданная в Советском Союзе система поддержки творчества. Но в то же время писатель-почвенник В.И. Белов писал и о народном недовольстве безбожной коммунистической властью, и о трагедии раскулачивания, о неприятии советского строя, радовался отказу от «марксистской догмы». Но тот, кто отрицает советский строй, должен понимать, что тем самым он соглашается на строй антисоветский (а как иначе?), где очень многие удобства попросту исчезнут из обихода. Тот же Василий Иванович сначала возмущался «иудобольшевиками», потом стал возмущаться «иудоолигархами», словно бы в очередной раз не замечая закономерности происходящего, словно бы обманулись его надежды на некий град Китеж, на построение постбольшевистского царства добра и света. Но в этом случае вспоминаются слова другого почвенника: «Вы и убили-с!» (Ф.М. Достоевский, «Преступление и наказание»).

 

Книги А.Н. Грешневикова посвящены не столько писателю Белову, сколько этой драме советской и постсоветской интеллигенции. Точнее, той её части, что упорно мечтала впрячь в одну телегу коня и трепетную лань. А другим словами, устроить всё так, чтобы, в одно и то же время – Православие, Самодержавие и Народность, а равно восьмичасовой рабочий день, пенсия 55/60, отпуск 24 дня, жильё, образование, медицина – бесплатно, а в качестве бонуса – государственный кошт для творческих личностей. Но наталкиваясь на Закон исключённого третьего (поскольку одно есть отрицание другого), граждане по сей день приходят в возмущение и совершенно искреннее негодование. И неизвестно, что ещё должно произойти (может быть, узаконивание двенадцатичасового рабочего дня?), чтобы до многих наконец дошло: утраченный рай назывался «социализм», его построили «безбожники»-большевики, а существовать он мог только при советской власти.

 

2018 

 

Нравится
 
Создание сайта - Vinchi & Илья     ®© Светлана Замлелова